Третья столица - Страница 20

К оглавлению

- Что продаешь?

- Рожь продаем мы, обмениваем, значит. Деньги нам, значит, не надо обклеивать избу.

- Так. А по чем?

- Мы не на деньги - обклеивать избу. Керосинчику нам бы...

- А на что тебе керосин? Для свету?

- Керосин нам для свету, - чтобы морду не расшибить, значит, в потемках, либо к скотине выйтить, а то - бойся.

Обыватель сказал мужику:

- У нас теперь електризация произошла, - Горит сколько тебе хошь без керосину, - и опять пожару не может быть - не жгет. Лампа такая стеклянная, вроде груши, и проволока в ей, а от ей идет другая проволока в загогулинку на стене. Хошь, продам?

- А не вре?

Мужик поехал к человеку, посмотреть электричество. Воз на дворе оставил, вошли в дом. Человек об'яснял:

- Видишь: вот лампа, вот ее подставка, а вот шнурок. Видишь: я конец шнурка, штепсель, втыкаю в стену, в эту вот загогулину. Видишь: теперь я на подставку поворачиваю крантик и - горит.

Действительно, засветило. Мужик охнул, посмотрел, потрогал, понюхал.

- И без керасину, значит? А какая же в ем сила?

- Сила в ем от земли.

- О!

- Теперь. Видишь: крантик этот я заворачиваю, - не горит. Вынимаю штепсель из загагулины, иду в кухню, там втыкаю в загогулину, поворачиваю и - горит, как твоих двадцать лампов. - И желаю я за все, за лампу, за подставку и за загогулину - восемь пудов ржи. Дешевле никак нельзя.

Мужик заторговался, - поставили самовар, - столковались на семи, свешали, поменились из полы в полу. Честь-честью, - "А загогулину тогда к стенке гвоздиком приколотишь, что ли".

Мужик приехал домой к вечеру, в избу вошел гоголем. Сказал бабам:

- Грунька, сбегай к Авдотье, а ты, Марья, к Андрею, - чтобы пришли скореича, значит. Еще кого позовите.

Народ пришол. Мужик, молча, осмотрел всех, - отодвинул локтем сынишку от стола. Топором - двумя гвоздиками приколотил к стене загогулину. Сказал:

- Видишь: вот лампа, вот ее подставка, а вод - снурок. Видишь: я конец снурка, стесель, втыкаю в стену, в эту вот загогулину. Видишь: теперь я на подставке поворачиваю крантик и -

Ничего не загорелось. -

- ? - Постой. Погоди. - ? - Видишь: вот лампа, вот ее подставка, а вот - снурок. - Видишь: я конец снурка, стесель

Ничего не загорелось. -

4) Человек же в городе шесть пудов ржи спрятал под кровать, а седьмой пуд сменял на самогон - у самогонщика-трезвенника стрелочника Семенова. К вечеру он лежал за базаром, за железнодорожной линией в канаве, - пуговица у его штанов лопнула, он дрыгал ногами и говорил:

- Пусти, ос-тавь... Не трожь, т-това-риш. Не замай. - Он немного молчал, потом начинал вновь: - отвяжись, ч-чорт, п-пусти ноги... ос-ставь, - ты - нне - гарни-турься -

Наконец одна штанина свалилась с ноги. Он почувствовал облегчение: "Аа, пустил, дьяволюга" - перевалился со спины на живот, пополз на четвереньках, затем встал на ноги, упал. Шагов через пятнадцать свалилась и вторая штанина. Тогда пошел тверже. -

5) И еще где-то в другом конце России, и тремя месяцами раньше: - в том помещичьем доме, где когда-то справляли помещичьи, декабрьские ночи -

- Знаемо было, что кругом ходят волки, и луна поднималась к полночи, и там на морозе безмолвствовала пустынная, суходольная, - непомещичья советская ночь

- В доме многое было, и коммуна, и труд-армейские части, и комсомол, и совхоз, и детская колония, дом как следует покряхтел.

- - В том помещичьем доме организован был здравотделом дом отдыха. В честь открытия дома устроен был бал и ужин. Все было отлично сервировано. И вот на балу, за ужином - украдены были со стола тарелки, ложки и вилки, а из танцовального зала украли даже несколько стульев, - хоть и присутствовал всем синклитом на балу исполкоми. -

6) И последнее, о людоедстве в России. Это рассказал Всеволод Иванов - "Полой (почему - не белой?) Арапией". Еще три месяца скинуты со счетов, - в третьем углу России.

- Всеволод Иванов рассказал, как сначала побежали крысы, миллионы крыс: "деревья росли из крыс, из крыс начиналось солнце". Крысы шли через поля, деревни, села. "Жирное, об'евшееся, вставало на деревья солнце. Тучными животами выпячивались тучи. Оглоданные земли. От неба до земли худоребрый ветер: От неба до земли жидкая голодная пыль"... "Крысы все бежали и бежали на юг". Тогда крыс начали бить, чтобы есть. Их били камнями, палками, давили колесами телег. "К вечеру нагребли пол телеги". Заночевали в поле. "Наевшись, Надька сварила еще котелок и отправила с ним Сеньку к матери, в деревню. Вернулся он утром, - подавая котелок, сказал:

- "Мамка ешшо просила"

Крысы шли через поля, деревни, села. На деревне, в избе крысы от'ели у ребенка нос и руку. "За писком бежавших крыс не было слышно плача матери". Потом пришел сельский председатель: "пощупал отгрызенную у ребенка руку, закрыл ребенка тряпицей и, присаживаясь на лавку, сказал:

- "Надо протокол. Може вы сами с'ели. Сполкому сказано - обо всех таких случаях доносить в принадлежность".

"Оглядел высокого, едва подтянутого мясом, Мирона".

- "Ишь, какой от'елся. Може он и с'ел. Моя обязанность - не верить. Опять, зачем крысе человека исть?"

Потом побежали люди. "Жирное, об'евшееся вставало солнце. Тучными животами выпячивались тучи. - От неба до земли худоребрый ветер". - И была еще - тишина. Надька - "плоская, с зеленоватой кожей, с гнойными, вывернутыми ресницами" - говорила Мирону:

- "Ты, Мирон, не кажись. Очумел мужик, особливо ночью - согрешат, уб'ют... Ты худей лучше, худей."

- "Не могу я худеть, - хрипел Мирон. Раз у меня кость такая. Виноват я? Раз, худеть не могу. Я и то ем меньше, чтобы не попрекали. Омман один это, вода - не тело. Ты щупай.

- "И то омман, разве такие телеса бывали. Я помню. А ведь не поверют - прирежут. Не кажись лучше".